Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года
М.В.
Вишнякъ
ОКТЯБРЬ ВЪ «АВТОБИОГРАФІИ» Л. ТРОЦКАГО
1.
Октябрь явно не удался, – онъ провалился. И чемъ дальше, темъ провалъ его все очевиднее, глубже и безнадежнее.
Тутъ не эмпирическія несовершенства отвлеченно-соівершенной идеи и замысла; не маленькіе недостатки большого механизма; не случайная неудача или преждевременный срывъ. Въ этомъ отношеніи марксистскіе сторонники политическаго манчестерства и формулы
laisser faire – laisser passer могутъ быть удовлетворены. Насильственнаго вмешательства въ процессъ «естественнаго» изживанія большевицкаго фантазма не прсшзошло. «Опытъ» не былъ «сорванъ» извне и «преждевременно». Октябрь, о которомъ можно было рантше сказать словами Герцена о самодержавіи, что онъ «самъ собою держится и, при томъ, чортъ знаетъ на чемъ», этотъ Октябрь сталъ проваливаться тоже с a м ъ с о б о ю, въ безмятежной обстановке внешняго мира, въ итоге не военной катастрофы или неудачи, a соціально-экономичеокой разрухи, въ ре-зультате исчерпанія до конца ховяйственныхъ фондовъ и идеологическихъ иллюзій. {170}
Чемъ дальше, темъ отчетливее вскрывается сущность Октября, его «чистая идея» и «матерія». Все отчетливее, въ неприкрашенной и первобытной своей наготе, проступаютъ и творцы и рыцари «самаго ревслюціоннаго» режима, который когда либо знало человечество». Мы знали о нихъ по своему личному опыту. Мы узнаемъ теперь приблизительно то же изъ описанія, которое даютъ Октябрю былые соратники и соучастники по строительству Советовъ. По разнымъ мотивамъ приходили и уходили отъ болыиевиковъ левые эсэры и всевозможнаго рода и типа «спецы». Одни – по личнымъ мотивамъ, другіе по общественнымъ: изъ патріотической тревоги за интересы и судьбы Россіи, русской науки, просвещенія, искусства и т.п. или изъ увлеченія «невиданнымъ по своимъ темпамъ и размаху соціалистическимъ строительствомъ», невиданной нигде въ міре революціей и т.д.
Ушедшіе отъ большевиковъ Штейнбергъ и Бажановъ, Беседовскій и Ларсонъ, Дмитріевскій, Соломонъ и другіе разсказали намъ, какъ всячески хотели они верить въ возможность совместной съ ними работы и какъ вынуждены были все-таки извериться. Все рисуютъ потрясающую картину грязи и преступленія, политическаго вымогательства и обмана, распутства и вероломства, казнокрадства и напыщеннаго самохвальства техъ, въ большинстве своемъ ничтожныхъ и духовно опустошенныхъ, людей, которые волею судьбы и случая пришли къ власти надъ Россіей въ октябре 17-го года. Получилась целая галлерея преступныхъ типовъ, алкоголиковъ, дегенератовъ и безумцевъ. И оспорить ее можно только однимъ, – темъ, что Октябрь изображенъ кистью людей, чуждыхъ «пролетарской революціи», перебежавшихъ къ {171} победителямъ п о с л е Октября и улепетнувшихъ, какъ только обнаружился его безславный крахъ.
Въ этомъ отношеніи «Моя Жизнь» Троцкаго, двух-томный «Опытъ автобіографіи», представляетъ ни съ чемъ несравнимую и незаменимую ценность.
Троцкій не перебегалъ въ лагерь «октябристовъ» после победы. Онъ былъ октябристомъ до Октября, однимъ изъ его главныхъ творцовъ и вернейшимъ стражемъ. И даже сейчасъ, обличая и кляня былыхъ соратниковъ въ борьбе за Октябрь, онъ клянетъ и х ъ за отступничество, себя же по прежнему считаетъ оставшимся «полностью и целикомъ на прежнемъ пути». Несксмько неосторожно авторъ цитируетъ слова стараго Гельвеція: «Каждый народъ имеетъ своихъ великихъ людей и, если ихъ нетъ, онъ ихъ выдумываетъ».
Какихъ же «великихъ людей» имелъ – или выдумалъ – русскій народъ въ октябрьскій періодъ своей незадачливой исторіи?
Въ свое время Ленинъ, помимо «примазавшихся», насчитывалъ на каждые 100 большевиковъ до 70 мошенниковъ, до 29 дураковъ и только одного сознательнаго и настоящаго большевика. Теперь въ состояніи, правда, некотораго аффекта – Троцкій не скрываетъ, что «Опытъ автобіографіи» для него лишь орудіе политической борьбы: «излагая, я характеризую и оцениваю; разсказывая, я защищаюсь и еще чаще нападаю», «дело идетъ для меня не только объ исторической правде, но и политической борьбе, которая продолжается», – онъ разсказываетъ, к т о были эти настоящіе большевики, к a к и м ъ делали эти «великіе люди» свой Октябрь въ реальности, a не мифологически или согласно позднейшей легенде. {172}
Свидетельство Троцкаго автентично и, потому, оно исторически значительно. Оно идетъ изнутри Октября и проникаетъ въ его сердцевину и, потому, оно политически существенно.
Троцкій проводитъ передъ нами всю нынешнюю – и прошлую – гвардію «ленинцевъ». Кого тутъ только нетъ? Троцкій не щадитъ никого. Характеризуетъ самъ и приводитъ безъ стесненія отзывы другихъ, ставшіе ему известными «доверительно», изъ частныхъ писемъ или разговоровъ.
Особый, презрительный смыслъ вкладывается имъ въ начменованіе нынешнихъ вождей, возглавляемыхъ Сталинымъ, – «эпигонами». «Не только способности предвиденія, но и чутья не обнаружилъ ни одинъ – ни одинъ! – изъ нынешнихъ руководителей. Ни одинъ изъ нихъ въ марте 1917 года не пошелъ дальше позиціи леваго мелкобуржуазнаго демократа». Эпигоны «перерезали пуповину октябрьской преемственности». Нынешніе столпы «сталинизма» – «умники заднимъ числомъ», «запоздалые критики», «злополучные фальсификаторы», «ставшіе позднее чекистами», «членами коллегіи ГПУ», «опорой режима». Все эти квалификаціи звучатъ y Троцкаго одинаково осудительно.
Подтверждая уже известное со словъ «перебежчиковъ», Троцкій удостоверяетъ, что Сталинъ – aппаратный мажордомъ. «Онъ вообще поддерживалъ людей, которые споообны политически существовать только милостью аппарата. И Меньжинскій сталъ верною тенью Сталина въ ГПУ... Не только начальникомъ ГПУ, но и членомъ ЦК. Такъ на бюрократическомъ экране тень несостоявшагося человека можетъ сойти за человека». {173}
Сталинъ это – «дрянной человекъ съ желтыми глазами», приводитъ Троцкій отзывъ недавняго пол-преда въ Берлине Крестинскаго. «Первое качество Сталина – лень, говорилъ Троцкому Бухаринъ. Второе качество – непримиримая зависть къ темъ, которые знаютъ или умеютъ больше, чемъ онъ. Онъ и подъ Ильича(!) велъ подпольные ходы», – доноситъ Троцкій одновременно и на Сталина, и на Бухарина. Сталинъ «хотелъ во что бы то ни стало войти во Львовъ (во время войны съ Польшей) въ то время, когда Смилга и Тухачевскій войдутъ въ Варшаву. Бываетъ y людей и такая амбиція». Сталинъ, оказывается, всегда отталкивалъ отъ себя Троцкаго «узостью интересовъ, эмпиризмомъ, психологической грубостью и особымъ цинизмомъ провинціала, котораго марксизмъ освободилъ отъ многихъ предразсудковъ».
Бухаринъ – полуистерикъ, полуребенокъ, не марксистъ, a схоластъ; после смерти Ленина – медіумъ Зиновьева, затемъ Сталина. Пятаковъ – негодный политикъ, полуанархистъ и, вместе съ темъ, типичный чиновникъ. Ворошиловъ – «по всемъ своимъ повадкамъ и вкусамъ всегда гораздо больше напоминавшій хозяйчика (опять доносъ!), чемъ пролетарія». Вместе со Сталинымъ Ворошило»въ «вымогалъ» y Троцкаго снабженіе для Царицына чрезъ своего «спеціальнаго представителя» матроса Живодера(!). «Когда мы натянули цепь дисциплины потуже – досказываетъ Троцкій дальнейшую судьбу Живодера – Живодеръ ушелъ въ бандиты. Онъ былъ, кажется, пойманъ и разстрелянъ». (Аналогичная судьба постигла, какъ известно, и другого героя и гордость Октября Железняка, разогнавшаго Учредительное Собраніе).
«Старый большевикъ» и приближенный Ленина Гу- {174} севъ при ближайшемъ разсмотреніи оказался мелкимъ интриганомъ» и «фальсификаторомъ», отличавшимся отъ другихъ только своимъ «апатичнымъ цинизмомъ». Зато «шатунъ и сума переметная» Каменевъ – «добродушный циникъ», не чуждый «личнаго вероломства». Зиновьевъ – паника, по свидетельству Свердлова. Ярославскій – «внутренне деморализованный субъектъ» и «пасквилянтъ» еще более несносный, чемъ «панегиристъ». Уншлихтъ – «амбиціозный и бездарный интриганъ». И т.д., и т.п.
Мы далеко не исчерпали перечень всехъ «прихлебателей Сталина», въ меру силъ и уменія «превратившихъ партію большевиковъ въ кучу навоза», по компетентному свидетельству Бухарина, – «освободившихъ мещанина въ большевике», по удостоверенію Троцкаго. Не все исчерпали мы и «квалификаціи», которыя понадавалъ босфорскій изгананникъ своимъ недавнимъ соратникамъ и сослуживцамъ. Но не довольно ли и приведеннаго, чтобы спросить словами самого же Троцкаго, направленными имъ, правда, по другому, неверному адресу (западноевропейской демократіи):
— «И эти люди призваны положить основаніе новому человеческому обществу»?...
Именно они, это сборище ничтожныхъ людей, фантастовъ и злодеевъ, вероломныхъ и отвратныхъ, призваны и способны «перестроить жизнь такъ, чтобы исключить возможность періодическихъ буйныхъ помешательствъ человечества и заложить основы более высокой культуры»?
Удивляться ли тому, что y этихъ людей ничего не вышло? Не удивительнее ли было какъ разъ обратное? Не было бы фантастикой и чудомъ, если бы y {175} нихъ получилось все-таки нечто положительное, a не кошмаръ и адъ?!..
Характеристика, которую сторонникъ перманентной революціи даетъ с в о е й, октябрьской революціи, не многимъ отличается отъ отзыва прославленнаго ненавистника и обличителя революціи Тэна, не видевшаго во французской революціи ничего другого, кроме «длительной и въ большомъ масштабе работы обезумевшихъ скотовъ подъ водительствомъ сошедшихъ съ ума глупцовъ»...
Троцкій говоритъ н a ш и м и словами, когда подтверждаетъ, что «политика Сталина-Бухарина подготовила и облегчила разгромъ революціи», явилась выраженіемъ и сама способствовала «процессамъ, которые можно охватить именемъ р е a к ц і я»; и что въ будущемъ придется «переучивать» целое поіколеніе и «брать далекій прицелъ». Онъ забываетъ только упомянуть, что и самъ онъ причастенъ къ этимъ процессамъ, дружно работая со Сталинымъ, Бухаринымъ и прочей незавидной компаніей въ теченіе шести первыхъ, для октябрьской революціи основоположныхъ, летъ.
Троцкій весьма невысокаго мненія о «злыхъ безхвостыхъ обезьянахъ, именуемыхъ людьми». Онъ испытываетъ «жгучую боль за человеческую саранчу». Но въ провале ли Октября основаніе для такой дешевой мизантропіи. Въ автобіографіи Троцкаго какъ буд-то бы недостаточно матеріала для о б щ a г о сужденія о людяхъ, какъ «злыхъ безхвостыхъ обезьянахъ». Зато въ ней более чемъ достаточно матеріала для ограниченнаго и частнаго сужденія о большевикахъ, не исключая и Троцкаго, напоминающихъ своими ухватками «злыхъ обезьянъ». Неслучайно именно {176} эти обезьяньи увертки обратили на себя вниманіе иностранцевъ – въ частности, Макдональда, – когда передъ ними сталъ вплотную вопросъ о признаніи большевицкой власти, какъ нормальной власти въ государстве.
2.
Но кроме злыхъ, Троцкій знаетъ и добрыхъ большевиковъ, – преимущественно изъ уже окончившихъ свои дни на земле. Изъ живыхъ – о некоторыхъ приходится слышать впервые, и замечательны они не столько своими субъективными качествами, сколько своею личной и политической близостью къ автору воспоминаній.
Изъ такихъ положительныхъ типовъ на первомъ месте, конечно, вождь вождей, мудрейшій изъ мудрыхъ, «мужественнейшій изъ людей», безподобный и сравнимый лишь съ великимъ «предтечей» Марксомъ – «первый свершитель» Ильичъ!..
И отъ Троцкаго не укрылось ханжеское обоготвореніе памяти Ильича. Вследъ за «белогвардейскими» писателями отмечаетъ и онъ отношеніе къ Ленину, «какъ къ главе церковной іерархіи». Въ «оскорбительные для революціоннаго сознанія мавзолеи превратились оффиціальныя книги о Ленине. Его мысли разрезали на цитаты для фальшивыхъ проповедей. Набальзамированнымъ трупомъ сражались противъ живого Ленина. Масса была оглушена, сбита съ толку, запугана»...
Это правильное наблюденіе не помешало, однако, самому Троцкому «использовать» трупъ Ледина для защиты живого Троцкаго. Онъ не останавливается при этомъ передъ самымъ крайнимъ сервилизмомъ по отношеніи къ «великому больному», «учи- {177} телю и вождю». По примеру безсмертнаго Петра Ивановича Бобчинскаго, онъ настойчиво подчеркиваетъ, что это онъ, Троцкій, п е р в ы й произнесъ «слово геній въ отношеніи Ленина». «Да, Ленинъ былъ геніаленъ полной человеческой геніальностью».
Троцкій, видимо, хорошо знаетъ свою среду, всю эту «оглушенную, с
